casino siteleri
quixproc.com deneme bonusu veren siteler
porno
betticket
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
royalbeto.com betwildw.com aalobet.com trendbet giriş megaparibet.com
en iyi casino siteleri
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler casino siteleri
casibom
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
beylikduzu escort
Z-Library single login
deneme bonusu veren siteler deneme bonusu veren siteler

Светлана Шешунова. Фигуры убавления и прибавления

 Светлана Шешунова. Фигуры убавления и прибавления

Светлана Шешунова
Международный университет «Дубна»

Фигуры убавления и прибавления
в «Красном Колесе» А.И. Солженицына

 

Поэтика такого уникального произведения, как «Красное Колесо», только начинает изучаться. На нижеследующих страницах рассматривается очень частный аспект этой поэтики — употребление некоторых фигур речи (они же — риторические или стилистические фигуры). Но как в капле росы отражается небо, так и в любом элементе формы подлинного явления искусства отражается его целостный художественный мир.

Общепринятого определения риторических фигур до сих пор нет; «термин употребляется в различных смыслах (чаще всего приблизительных)» [1]. Отдельные виды фигур также именуются по-разному. В частности, при классификации по структурному признаку одни языковеды пишут о фигурах прибавления [2], а другие — о фигурах добавления [3]. Однако все согласны в том, что эти фигуры «представляют собой повторы различных единиц речи (морфем, служебных слов, полнозначных слов, синтаксических позиций), расположенных как произвольно, так и симметрично» [4]. Фигуры убавления, напротив, строятся на очевидном отсутствии тех или иных языковых единиц, ожидаемых в структуре фразы. Перечень фигур убавления и прибавления у разных авторов тоже не совпадает. Так, параллелизм и хиазм могут относиться и к фигурам прибавления (Г.Г. Хазагеров), и к фигурам расположения (М.Л. Гаспаров); М.И. Панов относит градацию к фигурам прибавления [5], Г.Г. Хазагеров — нет. Не вдаваясь в подобные дискуссии, остановимся на функции риторических фигур в художественном мире А.И. Солженицына. Нас прежде всего интересует, каким образом они связаны с авторской концепцией истории, воплощённой в «Красном Колесе».

Риторические фигуры представлены в тексте с редкостным изобилием и разнообразием. Нередко одна фраза являет собой слияние нескольких фигур. Например, градации и полисиндетона: «Как ни смяты, ни разрознены, ни рассеялись — но кто ещё готов идти на смерть, не пригибая голову?» (Х, 554–555) [6]. Ещё чаще фигуры возникают в соседних фразах, сцепляя их в единое целое. Так, в размышлениях Ирины о том, как поторопился отец выдать её замуж, использованы гомеология и анафора:

Теперь-то видно: рано. Теперь-то жаль. Мог бы дать ей ещё поразвиться. Порезвиться. Мог бы позволить ей и выбрать самой (I, 28).

В этой стилистической особенности проявляется осознаваемая самим писателем страсть к максимальной плотности [7]. Не случайно своими предшественниками по синтаксису Солженицын назвал Замятина и Цветаеву, у которых ценит «концентрацию невероятной силы», «словесную уплотнённость с такими динамическими поворотами, изгибами, взрывами» [8].

Однако удельный вес различных фигур в повествовании далеко не одинаков. Минимально представлен период, царивший, для сравнения, в «Войне и мире». Солженицын вводит его именно как знак иного, толстовского мира. Генерал Благовещенский ощущает себя вторым Кутузовым:

И, как толстовский Кутузов, он понимал, что никогда не надо производить никаких собственных решительных резких распоряжений; что из сражения, начатого против его воли, ничего не выйдет, кроме путаницы; что военное дело всё равно идёт независимо, так, как должно идти, не совпадая с тем, что придумывают люди; что есть неизбежный ход событий и лучший полководец тот, кто отрекается от участия в этих событиях (II, 36).

Подражая Кутузову, Благовещенский делает всё, чтобы его корпус не участвовал в боях. При этом авторский комментарий к действиям генерала тоже принимает форму периода:

А отдыхающий корпус не знал, что всё его благоденствие создаётся умелыми ловкими донесениями корпусного командира. Упустил и Лев Толстой, что при отказе от распоряжений тем пуще должен уметь военачальник писать правильные донесения; что без таких продуманных решительных донесений, умеющих показать тихое стоянье как напряжённый бой, нельзя спасти потрёпанные войска; что без таких донесений полководцу нельзя, как толстовскому же Кутузову, направлять свои силы не на то, чтобы убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их (II, 37).

Как и в предыдущем примере, Солженицын стилизует фразу под характерный для «Войны и мира» период, по-толстовски же используя и курсив. Но при этом вторая фраза иронически подсвечивает первую: «жалея» солдат, Благовещенский обрекает на истребление напрасно ждавшую помощи Самсоновскую армию, а военные поражения, в свою очередь, предопределяют катастрофическую победу революции. Непротивление злу ведёт к триумфу зла. Соположение периодов — знак принципиального несогласия авторов двух эпопей.

Важно и то, что период — очень рациональная фигура речи. Он идеально подходит для подробного объяснения, логического убеждения. А. Солженицын стремится не объяснить, а воссоздать неведомую читателю историю. За исключением так называемых «обзорных» глав и редких вкраплений в обычные главы, авторские оценки и объяснения из повествования намеренно устранены. «Моя задача: скрупулёзно воссоздать те события, тот воздух, — и каждый читатель пусть делает свой вывод» [9]. Читатель вынужден сам определять своё понимание как исторических коллизий, так и житейских ситуаций, в которые попадают персонажи. Для этого Солженицын использует, в частности, такую фигуру убавления, как умолчание (апосиопеза, апосиопезис). Например, при описании встречи Ярика и Ксеньи:

…и так доплясались до хохота. И он её обнял. Крепко-крепко.

Крепче, чем.

Полмига казалось — сейчас будет её целовать и совсем по-новому (VIII, 70).

Выделенная в отдельный абзац фраза Крепче, чем может быть завершена по-разному: …когда-либо раньше; …она могла ожидать; …он сам хотел. Неопределённые, колеблющиеся чувства юноши и девушки допускают любой из этих вариантов.

Фигуры прибавления основаны на отображении повторяемости. «Отсюда их тесная связь с идеей счёта, которая проявляется в двух отношениях. Во-первых, в способности изображать большие считаемые количества однородных предметов, продолжительные однотипные отрезки времени и т. д. Во-вторых, в возможности отображения нарастания, последовательности, однонаправленности. Это свойство особенно важно, так как оно даёт возможность передачи стабильности, устойчивости, неизменности оценок психического настроя» [10]. Закономерно, что картина веками стоявшей народной жизни рисуется в «Красном Колесе» с помощью одной из таких фигур — синтаксического параллелизма:

Русь не просто приняла христианство — она полюбила его сердцем, она расположилась к нему душой, она излегла к нему всем лучшим своим. <…> …его символ взяла себе во всеобщую охрану, его поимёнными святцами заменила всякий другой счётный календарь, <…> его храмам отдала лучшие места своих окружий, его службам — свои предрассветья, его постам — свою выдержку, его праздникам — свой досуг, его странникам — свой кров и хлебушек (VIII, 227).

Но таких фрагментов сравнительно немного. Солженицын воссоздаёт жизнь человека ХХ века — стремительную, спрессованную внешне и внутренне, да ещё и взятую в такой момент истории, когда едва не каждый день рушатся целые пласты устоявшегося бытия. И это ощущение жизни передаётся, в частности, с помощью фигур убавления.

Такие фигуры «основаны на отображении неповторяемости. Поэтому происходит разрыв с идеей счёта, который проявляется прежде всего в одном отношении — неспособности изображать большие считаемые количества, продолжительные считаемые отрезки и т. д. В этой связи фигуры убавления отображают прежде всего расчленённость множества на отдельные части, очень разнородные (в том числе и по своей значимости). Отсюда их способность к отображению перепрыгивания от детали к детали, мелькания, быстроты движения и, что особенно важно, изображению быстроты психических реакций» [11]. Среди этих фигур, конечно, главенствует эллипсис. Как отметил Н.А. Струве, синтаксис Солженицына «удивительно эллиптичен»; по признанию самого писателя, он выбрасывает слова везде, где это только возможно [12]. Естественно, что эллипсис часто возникает в «экранных» главах, где повествование динамично до предела. Пассажиры в трамвае — по-разному. А в общем что ж? — выходить, да пешком (V, 83). Примечательно, что динамику в «Красном Колесе» передают и повторы. Геминация (контактный словесный повтор) нередко сопутствует эллипсису, позволяя создавать ощущение смены кадров: Полено! — полено! — полено! — полетели как снаряды! (V, 84). Мы словно видим, как поочерёдно летят эти три полена в городового: Со всей его гордостью, твёрдостью — а поленом в харю! (V, 84). Геминация хорошо передаёт длительность, повторяемость и интенсивность действий [13]. Поэтому Солженицын часто заменяет этой фигурой употребление определительных наречий с количественным значением. Она думала, думала, думала: неужели же вот так, самой, отказать… (VIII, 421) — вместо «много» или «долго» думала. По городу — слухи, слухи (IX, 85) — вместо «По городу поползло много слухов». Мистическое Колесо, давшее название всей эпопее, впервые появляется в ней в виде горящей мельницы, крылья которой начинают медленно, медленно, медленно кружиться (I, 260) — вместо «начинают очень медленно кружиться».

Как и роман «В круге первом», «Красное Колесо» отличается необычным для русского романа изобилием энергичных и деятельных героев. Для передачи уверенности и решимости особенно подходит анафора — повтор слов в началах смежных отрезков речи [14]. Поэтому Солженицын широко использует её во внутренних монологах персонажей. Всякий путь надежды должен быть испытан. Всякий тупик должен быть доказан, — думает адмирал Колчак, пробуя все пути обуздания революционного хаоса и развала (VII, 320). Социалист Саша Ленартович хочет сдаться немцам, чтобы не воевать за «царскую Россию»; анафора подчёркивает силу этого желания, которое пробивается вопреки препятствиям: Сдаться в плен и разумно и можно: сохраняется главное — твоя жизнь <…>. Сдаться в плен — можно, но трудно. <…> Сдаться в плен — это нужно счастливое сильное перемешивание войск (I, 426). Анафора передаёт и настойчивость духовных поисков. И как нам докликнуться! И как нам дозваться! — томится душой Саня Лаженицын, глядя в звёздное небо (VIII, 224).

Антипод этой фигуры, эпифора, «также передает уверенность. Но если анафора фиксирует внимание на посылке, то эпифора — на следствии, она отражает некую неизбежность и потому реже бывает окрашена в светлые тона» [15]. Размышляя по пути в Пруссию о военном деле, Воротынцев вспоминает: …гордость наших генштабистов была — воевать достойно (I, 120). Затем, после иронического рассказа о бездарном военачальнике Сухомлинове, в отдельный абзац выделяется фраза: А ты, осветив истоки, сам уже воюй достойно… (I, 121). Далее, кратко обозначив неразумность русской военной доктрины, автор выделяет в абзац ещё одно предложение: А ты пока — воюй достойно (I, 121). Таким образом, эпифора становится лейтмотивом, знаком трагической судьбы лучших русских офицеров, обязанных достойно держаться (и потому — умирать) при недостойном руководстве.

Связь эпифоры с темой рока, с мотивом обречённости особенно ярко выступает и в том эпизоде, где Самсонов слышит во сне таинственный голос:

— Ты — успишь… Ты — успишь…

И повторялось.

Самсонов оледел от страха: то был знающий, пророческий голос <…>.

— Я — успею? — спрашивал он с надеждой.

— Нет, успишь, — отклонял непреклонный голос.

— Я — усну? — догадывалась лежащая душа.

— Нет, успишь! — отвечал беспощадный ангел (I, 325).

Сила воздействия эпифоры возрастает здесь благодаря присутствию другой фигуры прибавления — синтаксического параллелизма. Ощущение обречённости так до конца и не оставляет героя. Он не может принять нужных решений или принимает их не вовремя, а его армия тем временем погибает. Душевное смятение полководца усугубляется тем, что роковые события происходят в дни глубоко почитаемых им церковных праздников — Успения Божьей Матери и Христова Нерукотворного Образа:

…и не протянула Божья Матерь своей сострадательной руки к русской армии. И уже мало было похоже, что протянет Христос.

Как будто и Христос и Божья Матерь отказались от России (I, 417).

Отметим в этом сочетании фраз скрытый хиазм. По мнению исследователей, данная фигура наиболее подходит для передачи «монотонности или бессмысленности описываемых событий» [16]. В данном случае она передаёт овладевшее героем отчаяние. Покоряясь этому отчаянию, берущему истоки в его сне, Самсонов кончает с собой. Сам же Солженицын смотрит на исторические катастрофы иначе: «Когда нам кажется, что история развивается безнадёжно, это мы только проходим через испытания, в которых мы можем вырасти <…>. Это не значит, что Бог нас покинул! Бог дал нам свободу воли, и мы вправе делать так или делать иначе. И если <…> одна нация за другой, одно правительство за другим — делает ошибки, то это не Бог с нами ошибается, это мы ошибаемся» [17]. Поражение русской армии, как показывает писатель, обусловлено не отказом Христа от России, а конкретными ошибками военачальников. Для Солженицына чрезвычайно важно представление о том, что «история есть результат взаимодействия Божьей воли и свободных человеческих воль» [18].

При этом таинственное, непостижимое начало истории отнюдь не отрицается. В начале открывающего эпопею романа «Август Четырнадцатого» Ирину Томчак тревожит солнечное затмение, совпадающее по времени с началом похода русской армии в Пруссию; мистически настроенная героиня видит в этом знак свыше. Другая героиня, Ксенья, возражает, что это просто физическое, астрономически предсказуемое явление. Но Ирина стоит на своём, и её убеждение подчеркнуто эпифорой:

А вот шёл князь Игорь в поход — солнечное затмение. В Куликовскую битву — солнечное затмение. В разгар Северной войны — солнечное затмение. Как военное испытание России — так солнечное затмение (I, 42).

Кто из двух женщин прав, автор предоставляет решать самому читателю. Но дальнейшее повествование, как выявил П.Е. Спиваковский, порождает всё новые аллюзии, отсылающие к «Слову о полку Игореве», где затмение является грозным предостережением; эти аллюзии ненавязчиво накладываются на документальное воспроизведение событий Первой мировой войны и Февральской революции. По словам исследователя, Солженицын показал «почти всеобщее “затмение” ума, и символически значимый образ солнечного затмения оказывается в этой ситуации не только предвестием Самсоновской катастрофы августа 1914 года, но и куда более глобальной и онтологически значимой революционной катастрофы» — тем более что автор «Красного Колеса» сравнивал коммунистический период с солнечным затмением и в своей публицистике [19]. Таким образом, эпифора в речи Ирины — это и роковое предвестие следующих семи десятилетий русской истории.

Но неизбежность, передаваемая эпифорой, не всегда трагична. Эпифора появляется и там, где Солженицын касается вечных устоев земного бытия — благих, установленных Создателем. Например: «И воспламеняются революции, и гаснут революции, — а мир Творца стоит» (VII, 283). Другой пример: всякая девушка рано или поздно идёт навстречу своей любви. Это путь всего живого, всей природы — отсюда возникающий в романе параллелизм образов весенней реки и девичьей души. И эта параллель у Солженицына также подчёркнута эпифорой:

Такой же вечный тёмный Кремль, устойчивые чугунные решётки — и белеющая ледяная москворецкая цельность, впрочем уже с подмоинами, подбухшая, вот-вот готовая пойти.

И Ксенья вот так же была вся готова — пойти (VIII, 71).

Выразительность эпифоры усилена и тем, что автор выделяет последнюю фразу в самостоятельный абзац.

Кроме эпифоры, с темой неизбежности связана такая фигура прибавления, как кольцо (другие названия — включение, охват, рондо). Кольцо «выражает уверенность в исходном утверждении, незыблемость желания» [20], «передаёт замкнутое движение по кругу, а также возврат мысли к чему-то неизбежному» [21]. В «Красном Колесе» кольцо способно передавать вечные антиномии жизни. Человек — существо и земное, и небесное; его душе мало жизни тела и вообще земной жизни — отсюда ощущения Сани на офицерской вечеринке: Тесно в себе самом. И в этой комнате — тесно (VIII, 224). В размышлениях Варсонофьева форму кольца обретает философия времени: Время, в котором мы живём, имеет бездонную глубину. Современность — только плёнка на времени (IV, 549).

Однако эта фигура приобретает в тетралогии и другой, враждебный вечным основам жизни смысл. Она отражает то страшное космическое Колесо, которое дало название всей эпопее. Кольцо как риторическая фигура воспроизводит мотив кружения, завихрения, втягивающий в свою воронку миллионы за миллионами людей. Решительный и смелый Воротынцев готов воевать за гибнущее Отечество, но у противника нет чётких очертаний:

Против кого — открыто не призовёшь <…>.

Да против кого — понимаешь ли сам? Такая закружливая чёртова обстановка: против кого? (X, 552).

Люди, попадающие в это кружение, парализованы своей растерянностью. Их растерянность нередко передаётся с помощью фигуры усечения. Так, узнав о перемещениях германских войск, Самсонов внушает себе:

В эту минуту дать решение.

В эту минуту (I, 171).

Две фразы — два абзаца. Но во второй слова решение уже нет. Его нет и в действительности. Самсонов не дал его. Усечение фразы предваряет трагическое развитие событий.

Другая глава, посвящённая терзаниям Родзянко, открывается фразами:

Что же было делать?

Что же делать?

Что делать! (V, 646).

Ни Родзянко, ни многие другие персонажи эпопеи не успевают сделать ничего из задуманного. Какая-то безликая сила выталкивает людей из безумно завертевшейся жизни — как слова из фразы.

В конце эпопеи главы сменяют друг друга, по словам самого Солженицына, «с бешеной быстротой»; при этом «сильно работает стык, очень важно, что после чего идёт, что с чем рядом стоит. Я ничего не говорю при переходе от главы к главе. Но стык глав работает <…>. Или контраст, или продолжение» [22]. В соседних главах, как правило, воспроизводятся внутренние миры разных героев; имплицитный образ автора предельно приближен к каждому из них. Как следствие, «читатель, в сознании которого происходит острейшее столкновение внутренних миров персонажей, оказывается вынужден выбирать <…> между целостными перцептивными системами» [23]. При этом на стыке глав в композиционном смысле, о котором выше говорит Солженицын, порой применяется и стык как риторическая фигура (другие названия — подхват, анадиплозис, эпаналепсис). Например, в 150‑й главе «Апреля Семнадцатого» Временное правительство пытается любыми средствами угодить членам Совета и в завершающей эту главу фразе зовёт их на совместное заседание: …милости просим! (X, 346). Следующая глава изображает ситуацию с точки зрения самого Совета. Она начинается фразой: «Милости просим!» — это у них тон теперь такой появился, у министров <…>.

О, нет! о, нет! такая снисходительность не пройдёт! (X, 346).

Подобный приём использовал Булгаков в «Мастере и Маргарите», где глава 18 (а с ней и вся часть первая) заканчивается словами «За мной, читатель!», а следующая таким же восклицанием открывается. Солженицын искусно применял подобный стык и до «Красного Колеса». В романе «В круге первом» данная фигура соединяет Сологдина и Яконова, предвещая и более глубокие параллели между этими персонажами. Подробный анализ этого фрагмента дал А.С. Немзер: «25 глава повествует о том, как Яконов после разноса у Абакумова провёл ночь на мёртвых камнях разрушенной церкви Никиты Мученика. Глава кончается синтаксически выразительной конструкцией: за сверхкоротким абзацем, состоящим из одного слова — “Светало” — следует изумительная картина зимнего утра: “Торжественная очищенность была в примороженном воздухе <…>”. Следующая глава начинается сходно:

“Светало.

Щедрый царственный иней опушил столбы зоны <…>”.

Сологдин и Яконов — потомки “игрою счастия обиженных родов” — встречают один и тот же торжественный, царственный, опушенный инеем рассвет: один — на месте храма, обращённого в тюрьму, другой — храма, обращённого в строительную площадку для возведения архитектурного монстра <…>. Оба героя изначально глубоко враждебны новой власти и лишь готовы приспособиться к ней, продать свой дар математика за сходную цену. Оба героя сложным образом связаны со стихией Древней Руси» [24]. Исследователь отмечает и другие сходные черты Яконова и Сологдина, ключом к сопоставлению которых становится упомянутый стык. Но в «Красном Колесе» такой стык выполняет иную функцию: он передаёт нарастающую в народе разобщённость, веет смертоносным дыханием близящейся Гражданской войны.

Итак, фигуры убавления и прибавления помогают писателю создать сложнейшую картину мира. С их помощью Солженицын не только воссоздаёт стремительное движение истории, но и выявляет её духовную глубину, которая требует от человека вдумчивости и ответственности.

 

[1] Топоров В.Н. Фигуры речи // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 542.

[2] Гаспаров М.Л. Фигуры стилистические // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 466.

[3] Скребнев Ю.М. Фигуры речи // Русский язык. Энциклопедия. М., 1997. С. 591.

[4] Хазагеров Г.Г., Корнилова Е.Е. Риторика для делового человека. М., 2001. С. 43.

[5] Панов М.И. Фигуры // Педагогическое речеведение: словарь-справочник. М., 1998. С. 268.

[6] Ссылки на текст произведения приводятся с указанием на номер тома и страницы по изданию: Солженицын А.И. Красное Колесо: повествованье в отмеренных сроках. М., 1993–1997.

[7] Солженицын А.И. Собр. соч. в 9 т. М., 2001. Т. 7. С. 204–205.

[8] Там же. С. 226.

[9] Там же. С. 464.

[10] Хазагеров Т.Г., Ширина Л.С. Общая риторика: курс лекций и словарь риторических фигур. Ростов н/Д., 1994. С. 80.

[11] Там же. С. 80–81.

[12] Солженицын А.И. Собр. соч. в 9 т. М., 2001. Т. 7. С. 205.

[13] Хазагеров Т.Г., Ширина Л.С. Указ. соч. С. 106.

[14] Хазагеров Г.Г., Корнилова Е.Е. Указ. соч. С. 43.

[15] Там же. С. 43–44.

[16] Хазагеров Т.Г., Ширина Л.С. Указ. соч. С. 166.

[17] Солженицын А.И. Собр. соч. в 9 т. М., 2001. Т. 7. С. 366–367.

[18] Там же. С. 474.

[19] Спиваковский П.Е. Символические образы в эпопее А.И. Солженицына «Красное Колесо» // Изв. РАН. Сер. лит-ры и языка. 2003. Т. 62. № 1. С. 39.

[20] Хазагеров Т.Г., Ширина Л.С. Указ. соч. С. 143–144.

[21] Хазагеров Г.Г., Корнилова Е.Е. Указ. соч. С. 44.

[22] Солженицын А.И. Собр. соч. в 9 т. Т. 7. М., 2001. С. 382.

[23] Спиваковский П.Е. Формы отражения жизненной реальности в эпопее А.И. Сол­же­ницына «Красное Колесо»: Дис. … канд. филол. наук. М., 2000. С. 11.

[24] Немзер А.С. Рождество и Воскресение: о романе Александра Солженицына «В круге первом» // Лит. обозрение. 1990. № 6. С. 34–35.