Владимир Машатин. «Докричаться до России»
Владимир Машатин. «Докричаться до России»
«Докричаться до России»
Как «вермонтский затворник» Александр Солженицын
не был услышан ни Госдумой, ни Кремлем
(Новые Известия. 2014. 24 октября.
URL: http://www.newizv.ru/society/2014-10-24/209474-dokrichatsja-do-rossii.html)
28 октября 1994 года я получил право побороться за место у бортика балкона «снимающей» прессы в зале заседаний Госдумы России. Аккредитованным репортерам предстояло запечатлеть эпохальное событие — восхождение на главную трибуну страны «вермонтского затворника» — Александра Исаевича Солженицына.
Меня поразило то, что народные избранники, в отличие от журналистов, не спешили в тот день занять свои места в парламенте, а те немногие «работяги», которые трудились на благо России с самого утра, досидели в Думе только до обеда. В 16 часов, точно по расписанию, Александр Солженицын начал свое знаменитое выступление. В полупустом думском зале!
Депутатская фракция «Выбор России» была давно обижена на Александра Исаевича. Кремлевская власть заинтересованно ожидала возвращения Солженицына на родину и рассчитывала на его полную политическую лояльность. «Солженицын будет на нашей стороне, это мощное оружие», — не раз говорил президент Борис Ельцин, но первые шаги нобелевского лауреата по дальневосточной земле разочаровали правивших демократов. В первые недели своего двухмесячного путешествия из Магадана в Москву патриот и антикоммунист Александр Солженицын постоянно давал жесткие оценки увиденному в Российском государстве — без оглядки на власть и оппозицию.
Великий писатель снова и снова утверждал, что государство перестало выполнять свои обязанности перед гражданами. «Народ у нас сейчас не хозяин своей судьбы, а поэтому мы не можем говорить, что у нас демократия». «Россия в обвале» — такой приговор вынес власти Солженицын, неумолимо приближавшийся к Москве. Демократам в Думе было отчего прийти в уныние, а Кремлю стало ясно, что Солженицын никогда не впишется ни в какую «команду» власти и останется фигурой крайне неудобной для всех политических сил.
В Думе уже несколько недель шли горячие споры о том, приглашать или нет в стены парламента человека, удивительно быстро ставшего для сотен тысяч россиян нравственным и духовным авторитетом, за мнение которого, за его поощрительное слово и одобрение уже боролись многие политические силы страны. В российском парламенте на тот момент доминировали партии и фракции, которым Солженицын уже стал политическим противником, успев обидно назвать их не один раз «мнимыми демократами». Поэтому фракция «Выбор России» во главе с Егором Гайдаром голосовала против визита писателя в Думу. Но произошел беспрецедентный случай: благодаря голосованию всей фракции коммунистов за выступление Солженицына в парламенте ярый антикоммунист и антисоветчик получил возможность обращения к российскому народу с главной государственной трибуны! Депутаты встречали Солженицына не столько любовью, сколько боязнью, не столько надеждой, сколько ревностью…
Я еще раз удивился, когда увидел на трибуне Александра Исаевича в немного старомодном костюме, напоминавшем френч с накладными карманами, застегнутом на все пуговицы.
Мне показалось, что часовая речь великого писателя напоминала некое стихийное бедствие в стенах российского парламента. «Солженицын не вписывался в сюжет, в лучшем случае — маргинал, в худшем — лишний», — вспоминал депутат Илья Заславский. «Я с грустью воспринял выступление Солженицына. Мне было печально видеть, как многие его слова доставляют искреннее удовольствие представителям коммунистической фракции», — печалился Егор Гайдар.
Действительно, думская речь Солженицына не содержала сюрпризов, но доставляла попеременную радость то коммунистам, то демократам. Слова о том, что реформы ведутся наихудшим образом, а народ пребывает в нищете, вызывали рукоплескания левой части зала, а напоминание о том, что современные беды явились результатом 70-летнего правления коммунистов, поднимало с мест аплодирующих демократов правой половины зала заседаний.
Сам Александр Исаевич с грустью вспоминал потом, что он, «приглашенный выступить в Думе, пошел туда со всей серьезностью, как в какую-то важную инстанцию. Депутаты, как это запечатлело телевидение, кто разговаривал с соседями, кто печатал на компьютере, кто зевал, кто чуть не спал…».
Несмотря на полупустой, полудремлющий, полухихикающий зал, который не захотел услышать великого современника, Солженицын выполнил свое обещание, данное россиянам. Писатель выступил с высокой трибуны по наказу тысяч и тысяч сограждан, чтобы «старомодно» донести народные нужды до властителей. «Я помню, помню все их советы, просьбы, умоления, настояния, о чем надо сказать, сказать в Москве. И я надеюсь, что мне удастся донести все это до слуха тех, у кого в руках власть и влияние».
Я думаю, что депутаты могли бы и встать, когда Александр Исаевич поднимался на трибуну, отдав должное хотя бы его духовной стойкости и храбрости, а спикер Иван Рыбкин, нерезко маячивший за Солженицыным на всех официальных фотоснимках, мог бы и выступить с приветственной речью. Но все вышло как в смешном анекдоте: «Встречали по одежке, провожали тоже плохо…»
Но Дума Думой, Москва Москвой, а Россия — Россией. Провинция оказалась той самой аудиторией, с которой можно было говорить Солженицыну на одном языке — «языке боли». Финальная точка в путешествии нобелевского лауреата по России была поставлена 21 июля 1994 года на Ярославском вокзале. Он тоже, по моим ощущениям, принадлежал не Москве, а провинциальной России — по необычному дружелюбию встречи Солженицына тысячами людей, жаждавших Слова великого писателя.
На вокзале аккредитаций для журналистов не требовалось. Просто, чтобы выполнить свою работу и встретить вечерний поезд «Пекин — Москва», возвращавший столице великого странника, выкинутого из страны 20 лет назад советской властью, нужно было уже с утра обживать вокзальные перроны и заводить дружбу с людьми в погонах.
На платформе 5-го пути, куда должен был прибыть поезд из Ярославля, я заметил симпатичную железнодорожную начальницу с модельной фигурой и букетом цветов, окруженную совсем не модельными милицейскими начальниками и представителями мэрии. Шла репетиция встречи великого писателя, как бы выходящего из вагона. На этой тренировке я сразу «задружился» с как бы Солженицыным — подполковником милиции — и стройной замначальницей Ярославского вокзала. На этой фотосессии я сразу заметил в глазах офицера милиции, что он наполовину уже верил, выходя в десятый раз из тамбура вагона, что он чуть-чуть Солженицын. Что и требовалось доказать!
С утра на Комсомольской площади началась мощная зачистка: ближайшие улицы и переулки были освобождены от бомжей, нищих и бабушек на объектах неправильной уличной торговли. Днем начали завозить дикое количество металлических турникетов, парковались грузовики с ОМОНом и внутренними войсками. Одновременно с прибытием войск прибывали и новые тысячи мирных граждан, которые все плотнее утрамбовывались на перронах и привокзальной площади.
Конечно, начался дождь, чтобы вся эта суета не казалась медом! Несмотря на ливень, несколько тысяч граждан, сотни отечественных и зарубежных журналистов заняли все мыслимые и немыслимые места на асфальте Ярославского вокзала. Многочисленные «альпинисты» расположились на ветвях и верхушках деревьев, на металлических оградах, столбах и опорах, высоких парапетах окон.
За два часа до прибытия долгожданного поезда я по совету замначальницы вокзала занял место у предполагаемой точки остановки двух солженицынских вагонов. Было очень тесно, но меня обошли бесконечные милицейские зачистки и проверки службы безопасности Лужкова. Как только показался заветный поезд, толпа журналистов бросилась на штурм милицейского оцепления перрона.
Из вагона вышли Солженицын и Лужков. Вышли сыновья писателя и его жена Наталья Дмитриевна. В тот момент, когда один из журналистов провалился в щель между вагоном и платформой, мэр принял правильное решение — всем вернуться в вагон. После ответного милицейского штурма на прессу вдоль состава поезда образовался свободный коридор, по которому бочком-бочком стали продвигаться к трибуне прибывшие гости.
Ливень усилился. Народ и журналисты окончательно ошалели. Я видел, как некоторые граждане разрешали фотографам залезать на их спины, а автомобилисты не возражали против хождения операторов по капотам и крышам своих автомобилей! Такой братской любви представителей народа друг к другу и к прессе я не видел больше никогда. Дождь и Солженицын творили чудеса…
Александр Исаевич вышел под струи воды на трибуну с добрейшей улыбкой, в ветровке защитного цвета, с женой Натальей Дмитриевной, сыновьями Ермолаем и Игнатом. Мгновенно над Лужковым и Солженицыным охрана раскрыла гигантские черные зонты, но писатель сразу понял их неуместность. Людская толпа восторженно стояла перед пророком, убрав все зонты, бесконечно скандируя: «Здрав-ствуй, И-са-ич, здрав-ствуй, И-са-ич!» Солженицын попросил закрыть свой зонт, вслед за ним закрыл зонт и Лужков. Встреча народа новой России и писателя состоялась!
Солженицын не выбирал момента, когда бы возвращение на Родину принесло ему наибольшую политическую выгоду. В Россию вернулся не политик, не партийный вождь или всенародный избранник, а писатель, пытавшийся докричаться до тугоухой российской власти. «Солженицын нес весть о России, а она власти была не нужна, не нужна была Москве и Кремлю». Прав был Владимир Лукин, депутат и бывший посол России в США, состоявший в переписке с «человеком без гражданства», когда, полностью вымокнувший на трибуне Ярославского вокзала, он крикнул в запале тоже мокрым журналистам: «Насколько мы оскотинели, чтобы не слушать таких людей, как Солженицын?»