casino siteleri
quixproc.com deneme bonusu veren siteler
porno
betticket
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
royalbeto.com betwildw.com aalobet.com trendbet giriş megaparibet.com
en iyi casino siteleri
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler casino siteleri
casibom
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
beylikduzu escort
Z-Library single login
deneme bonusu veren siteler deneme bonusu veren siteler

Адриано Дель Аста. Вся истина без слов: радость встречи и общения с А.И. Солженицыным в Дневниках прот. Александра Шмемана

 Адриано Дель Аста. Вся истина без слов: радость встречи и общения с А.И. Солженицыным в Дневниках прот. Александра Шмемана

Адриано Дель Аста

Вся истина без слов: радость встречи и общения с А.И. Солженицыным
в Дневниках прот. Александра Шмемана

Доклад на международном семинаре
«Богословие радости в свете наследия прот. Александра Шмемана»
(26 ноября 2010)

 

Встреча с Александром Солженицыным стала, без сомнения, одной из важнейших встреч последних лет жизни отца Шмемана, он сам даже называет ее «самой значительной»[1] в своей жизни. Таковой можно назвать её, в том числе, если судить по «Дневникам» и по тому, сколько раз появляется в них имя Солженицына. Никакое другое, даже имена жены и детей, не называется в них так часто: с первого упоминания 19 февраля 1973 года до последнего 29 апреля 1982 года имя писателя встречается в более чем 130 дневниковых записях более 200 раз. Также важной можно называть её с точки зрения её содержания и значения: как я постараюсь показать, встреча с Солженицыным стала для отца Александра поводом вновь утвердить и углубить сам смысл его жизни и его веры, поводом вновь пережить и углубить через этот отдельный случай основополагающее событие в истории человека, то есть тот факт, что человек есть, по сути, общение с другим человеком: в то время как современный дуализм бытия и мысли начинает с декартовского «cogito ergo sum», здесь в неожиданном «es ergo sum» мы имеем новое открытие и признание единства жизни и мысли, превосходящее всякое разделение.

Неслучайно имя Солженицына впервые появляется на страницах «Дневников» под знаком этого единства, поскольку его фигура выдвигается на первый план в противовес абстракции мира эмиграции. Последний, — говорит отец Александр, — совершенно одержим стремлением всегда утверждать собственную абстрактную и особую точку зрения, «говорить своё, без оборота на кого бы то ни было, без расчёта»[2], и из-за этого трудно потом найти с ним «внутреннее общение»[3] а с Солженицыным все по-другому: «Мне дорог Солженицын, — говорит отец Александр, — когда думаю о нём, делается как-то светло и тепло»[4]. Эти отличительные черты встречи с Солженицыным подчёркиваются при втором упоминании его имени, сразу после первого, 9 марта 1973 года: снова звучит негативное суждение об эмиграции, которая истощает себя в непрестанном и изнуряющем ведении разговоров и заменяет жизнь собственными мыслями и собственными абстракциями, в то время как жизнь «не условие для действия и для мысли, не их безразличный фон, а то, в сущности, ради чего и стоит действовать и мыслить»[5]. Точно так же, — продолжает отец Александр, — общение «не в разговорах, обсуждениях. Чем глубже общение и радость от него, тем меньше зависит оно от слов». Не знаю, думал ли отец Александр, давая такое определение, о словах Солженицына, что настоящий человек смотрит на вещи таким образом, что в этом взгляде проявляется «вся истина, без слов», но сходство, конечно, поражает. Впрочем, упор на радости, рождающейся из встречи и общения и превосходства жизни и реальности над разговорами и абстракциями, — это тема, проходящая через все «Дневники» отца Александра.

В первую очередь, Солженицын постоянно представляется в них как «удивительный, грандиозный»[6] человек, «потрясающий»[7] феномен, «бомба»[8], о которой нельзя судить в обычных, старых категориях национализма, мессианства, славянофильства и, в любом случае, в категориях узко политических, но это «что-то новое, требующее для того, чтобы быть понятым и услышанным, отказа от этого привычного “редукционизма”»[9]; таким образом, Солженицын — это пророк, но в то же время он абсолютный реалист и всё, что он говорит, «в миллион раз более реалистично, чем всё, о чем болтают политики и эксперты»[10]. Эти его качества, которые так настойчиво подчёркиваются, есть плод подлинной «внутренней широты — ума, сердца, подхода к жизни»[11], духовной широты, такой великой, что она не может не вызвать «удивление, радость и благодарность»[12], самую настоящую «освобождающую радость»[13]. И радость, которую рождает эта встреча, до такой степени всё объемлет и освобождает, что возможно, как подчёркивает Шмеман с самых первых страниц «Дневников», в чём-то быть в большей степени согласным с другими авторами (здесь вспоминается случай Сахарова), но это никак не повлияет на окончательное суждение. Можно также допустить, — продолжает отец Александр (это замечание нужно будет иметь в виду, когда расхождение с Солженицыным станет более серьезным), — что идеи и возражения его противников — «умеренные, обоснованные, разумные. Но сердцем и интуицией, — заканчивает он, — /я/ на стороне Солженицына»[14].

Сердце, о котором говорит отец Александр, не категория чувства, но, согласно классической традиции Отцов Церкви, оно есть способность, благодаря которой человек может высказывать наиболее полное суждение, позволяющее учитывать одновременно потребности мысли и потребности жизни, избегая всякой абстракции, так что после первой личной встречи с Солженицыным в Швейцарии, вернувшись домой в Соединенные Штаты, отец Александр, сравнивая эту встречу со средой, в которой он жил, и с тем, что он обычно делал каждый день, скажет: «Всё как всегда. Там — в Цюрихе — сплошной огонь (но какой!). Тут — привычная болтовня о Христе и преображении мира»[15].

Эта тема тоже постоянно всплывает в «Дневниках» Шмемана: противоречие желания жизни во Христе и сведения религиозного опыта к абстрактному теоретическому разговору или веренице моральных внушений; отец Александр всегда решительно не терпел профессионалов в делах духовности и церковности: «“Духовность”, “церковность” — какие это двусмысленные и потому опасные понятия. Удивительное дело, но почти все те, кого я знал как искателей “духовности”, были всегда узкими, нетерпимыми и скучными, безрадостными людьми, при этом всех всегда обвинявшими в “недуховности”. И всегда в центре их были они сами, не Христос, не Евангелие и не Бог. В их присутствии не расцветаешь, а, наоборот, как-то духовно “ёжишься”. Гордыня и эгоцентризм, самодовольство и узость — но зачем тогда эта пресловутая “духовность”? А эти специалисты по “церковности”!.. Какой это маленький и душный мир»[16]. И в противоположность этим сложным, узким, туманным и парализующим домыслам — простота, энергия, улыбка и, опять же, радость, рождающаяся из «незабываемой»[17] встречи с огнем, солнцем и триумфом жизни и реальности.

Радость, пробуждённая встречей с Солженицыным, зависит, следовательно, именно от этой потребности в жизни и реальности, которые не допустили бы подмены рассуждениями о жизни и реальности, потребности, отсылающей к радикальной потребности во встрече с живым Богом, несводимым к болтовне о Боге; радость, о которой он так настойчиво твердит, - это не просто проявление чувств на страницах личного дневника, но совершенно разумная радость (Христос, Бог живой, есть «свет разума»), которая становится суждением, в том числе, в многочисленных статьях, предшествующих и сопутствующих дневниковым записям. Нужно заметить в этой связи, что с самой первой статьи, посвящённой Солженицыну, в № 98 «Вестника» за 1970 год, отец Александр подчёркивает, что чтение Солженицына — радость, а «радость всегда хочется разделить с другими»[18]. И к этой концепции он потом сразу же вернётся и разовьёт её во второй статье «Зрячая любовь» (опубликованной через год также в одном из номеров «Вестника»), в которой говорится, что чтение «Августа 1914» было не просто радостью, а «праздником»[19], который наполняет нас не только радостью и «счастьем»[20], а чем-то, что больше радости и счастья — настоящим «ликованием»[21].

Один из самых первых комментариев в «Дневниках» кратко описывает свойства этой радости, рождающейся из открытия реальности, которая, чем больше требует сообщить её другим, тем меньше нуждается в словах: « по мере приближения к “реальности” все меньше нужно слов. В вечности же уже только: “Свят, свят, свят…” Только слова хвалы и благодарения, моление, белизна полноты и радости. Поэтому и слова только те подлинны и нужны, которые не о реальности (“обсуждение”), а сами — реальность: ее символ, присутствие, явление, таинство. Слово Божие. Молитва. Искусство. Когда-то таким словом было и богословие: не только слова о Боге, но божественные слова — “явление”»[22].

Радость, хвала, благодарение — эти слова часто встречаются на страницах «Дневников», где говорится о встрече с Солженицыным. В самом деле, радость не только требует её передать, но пробуждает неудержимую потребность в благодарении. В этой связи не может не поразить нас тот факт, что отец Александр 30 ноября 1974 года, подводя итог 28 лет своего священства, скажет: «Все это было двадцать восемь лет тому назад! И остается от этого одно огромное чувство благодарности за все полученное в жизни, за все это ничем не заслуженное счастье, столько счастья!»[23], и не может не поразить нас ещё больше, что в одном из своих интервью радио «Свобода», посвящённом «Молитве» Солженицына, отец Александр, назвав эту молитву «удивительной» так это объяснит: «удивительный — от слова «диво», «дивиться», обозначающего некую таинственную и самую глубокую функцию человека: его способность в радости и благодарности, в хвале и удивлении узнавать отблеск лучей Божиих в мире и в себе самом. Все творчество Солженицына – из этой функции, из этого удивления»[24].

То, как отец Александр говорит о встрече с Солженицыным, то, как он говорит о красоте и исключительности этой встречи, напоминает о красоте и исключительности встречи, из которой рождается вера, как решающем моменте человеческой жизни, напоминает и отсылает к этой встрече, которая является образцом всего, что в жизни имеет наибольшую ценность. В обоих случаях происходит встреча с исключительной, удивительной и одновременно привлекательной реальностью, неожиданным образом соответствующей ожиданиям человеческого сердца: это привлекательная встреча с истиной, с красотой, которая поистине есть сияние истины, которая есть вместе и чудо, и чудесное.

Встреча с Солженицыным, если сравнить, сопоставить её с радикальностью встречи с Христом должна каким-то образом считаться с этой радикальностью, немедленно судится ею, и дружба, которая из этого рождается, призвана к абсолютной верности истине, по примеру того, что происходит в дружбе с Христом, который как раз это абсолютная истина воплощенная. Как уточняет тот же Шмеман, именно это уважение и эта любовь к истине стали причиной его протеста против Солженицына, когда последний занял позицию, которую отец Александр не посчитал для себя возможным разделить.

Первые сомнения, вообще-то, возникают довольно рано, в период с сентября по ноябрь 1974, сначала они едва заметны, затем все больше укрепляются[25], вплоть до обвинения в «большевизме наизнанку»[26] и еще более жесткого обвинения — в нелюбви к Церкви или, по крайней мере, любви к ней меньшей, чем к России: «Его сокровище — Россия и только Россия, мое — Церковь»[27].

Здесь у нас нет времени, чтобы углубляться в причины полемики, в которой противопоставлены великий писатель и великий теолог. Впрочем, мы и не ставили перед собой такую цель, и кроме того, чтобы понять, как разрешилась эта их тяжба, нам кажется, интереснее будет продолжать подробное исследование характерных свойств их встречи. Прежде всего, здесь стоит подчеркнуть, что, невзирая на суровость упрёков и глубину расхождений, а также несмотря на определённое чувство чуждости, дружба, возникшая между ними и которая окрепла во время тёплых и очень глубоких[28] личных встреч, никогда не прекращалась[29], более того, как мы уже сказали, именно во имя этой дружбы и её окончательного укоренения в истине и любви Христа отец Александр решил, что не может молчать, страдая и видя, как друг отдаляется от него[30], не соглашаясь, чтобы то, что стало причиной его величия, было омрачено идеологическими страстями, даже считая собственное молчание сплошным предательством[31]. И еще необходимо подчеркнуть, что именно благодаря другой дружбе, связывавшей как Шмемана, так и Солженицына с Никитой Струве, оставался открытым путь для продолжения диалога, более того, именно сам отец Александр постоянно спрашивал совета у Струве[32], и последний предложил ему выход из порочного круга, в который могла замкнуться чисто интеллектуальная полемика. Советы Струве напоминали, прежде всего, о невозможности разделить Солженицына писателя и Солженицына человека и мыслителя, а также о необходимости принимать во внимание, к какой конечной точке стремился Солженицын[33].

Невозможность разделить писателя и человека (это была одна из первых интуиций[34] отца Александра) станет, в самом деле, одним из центральных пунктов последней большой статьи Шмемана в защиту Солженицына против нападок его многочисленных клеветников, статьи, написать которую Шмеман решился с трудом, учитывая его постоянное нежелание вмешаться в полемику противоположных лагерей, но, в конечном счете, решение вмешаться и оставить в сторону даже все мотивы расхождения с Солженицыным, было продиктовано именно рассуждением, проистекавшим из подсказки Струве: принимать во внимание окончательное направление, в котором двигались два противоположных лагеря. Здесь Шмеман, не отказываясь от мотивов собственного несогласия с Солженицыным, выступает в его защиту, поскольку противная сторона «не выносит истины. И не выносит её, потому что считает себя носительницей “истины” в каждый отдельный момент, в любой ситуации», а писатель, напротив, со всеми его недостатками, имел крепкое сознание, что жизнь невозможно свести к собственным меркам.

Центром, к которому стремился писатель, с самого начала была, в самом деле, несводимость человека к любой мере, бесконечность человеческого сердца, этого неумалимого элемента, делающего всякое человеческое существо чудом, которое должно было бы пробуждать удивление и энтузиазм[35], если бы мы только были ещё способны слышать биение собственного сердца[36] и того, что определяет его как непрестанно «удивительную» бесконечность: «Что такое молитва? Это память о Боге, это ощущение Его присутствия. Это радость от этого присутствия. Всегда, всюду, во всем»[37].

В заключение стоит заметить, что именно центральность сознания присутствия Христа позволяет Шмеману уловить истину и, в конечном счёте, разумность многих утверждений Солженицына, на первый взгляд спорных или ставших объектом «умеренных, обоснованных, разумных» упреков, как мы уже слышали. В частности, я имею в виду великопостное письмо Солженицына Патриарху.

Стараясь указать причины позиции, занимаемой Солженицыным, Шмеман выходит за привычные рамки разделения двух противостоящих лагерей: с одной стороны те, кто оправдывает любую форму компромисса, чтобы спасти Церковь, а с другой — те, кто помнит, что конечно, не люди спасут Церковь своими силами, поскольку, скорее, это она должна спасать людей. Такое противопоставление, — уточняет Шмеман, — ложно, и Солженицын показывает это, когда даёт нам понять, что Церковь существует не «для верующих и удовлетворения их религиозных потребностей»[38] и что «верующие являются верующими только потому, что они верны Христу, и для того, чтобы быть Его свидетелями»[39]. Старое противоречие врагов и приверженцев компромисса, таким образом, преодолевается через новое сознание, что речь не о том, нужно ли спасать Церковь или спасться ею, но признать, что мы уже спасены Христом и Его присутствием, и мы удостоились этого спасения, чтобы быть Ему верными в свидетельстве и миссии, так что главная проблема христианина не в том, принять или не принимать компромисс ради блага верующих, но быть верным Христу. Речь не о том, ошибаться и грешить или же никогда не ошибаться и не грешить, но о том, чтобы на Его вопрос: «Любишь ли ты Меня больше, нежели они?», ответить: «Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя» и на основании этой верности и этой любви судить обо всём остальном мерой, которая очевидно шире всех человеческих мер: в большей степени подлинной, не требующей слов. Как говорил отец Александр, «с Богом можно всё “оправдать”, во Христе — то, что не умрёт, не оживет»[40], всегда можно тянуть Бога на свою сторону, но если тянуть Христа на свою сторону, потом придётся идти вместе с Ним на крест.

 

[1] D 98.

[2] D 11.

[3] D 11.

[4] D 11.

[5] D 15.

[6] D 82.

[7] D 60.

[8] Это выражение постоянно повторяется, в частности, в связи с публикацией «Архипелага ГУЛАГ».

[9] D 81.

[10] D 82.

[11] D 60.

[12] D 60.

[13] D 85.

[14] D 89.

[15] D 103.

[16] D 73.

[17] D 104.

[18] SS 770.

[19] SS 772.

[20] SS 780.

[21] SS 773.

[22] D 22.

[23] D 132.

[24] RS 432.

[25] Ср.: D 127.

[26] D 153.

[27] D 183.

[28] Ср.: D#.

[29] Ср.: D 174, 181 и 438.

[30] Ср.: D 153.

[31] SS 798.

[32] Ср.: D 127, 137, 138 и т.д.

[33] D 137.

[34] SS 794.

[35] SS 795.

[36] SS 794.

[37] D 22.

[38] SS 792.

[39] SS 792.

[40] D 193.