Умер отец Борис Михайлов
30 августа в Москве после продолжительной болезни скончался протоиерей Борис Михайлов, почетный настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы в Филях, кандидат искусствоведения, один из легендарных солженицынских помощников-«невидимок».
Борис Михайлов принимал участие в деятельности Русского общественного фонда помощи политзаключенным и их семьям, который был основан Александром Солженицыным.
«Он был надежный фондовец, передавал деньги от нас зэчьим семьям, страшно рискуя, при своих пяти детях», — вспоминает Наталия Дмитриевна Солженицына.
«Военный сирота, выпускник отделения искусствоведения исторического факультета МГУ, участник диссидентского движения. После крушения советской власти у папы началась вторая жизнь — он стал священником.
Иногда мы случайно узнавали, как он помогает ожоговому отделению детской больницы или сколько времени проводит в отделении спинно-мозговой травмы в районной взрослой больнице. На расспросы часто отвечал: “Мы молчим”», — написал его сын Кирилл.
А вот что пишет об отце Борисе Михайлове Александр Солженицын в книге «Бодался телёнок с дубом»:
«В декабре, ещё не публиковался “Архипелаг”, лекторы московского горкома КПСС (например Капица в Госплане) заявляли дословно: “Солженицыну мы долго ходить не дадим.” Эти обещания властей вполне совпадали с псевдо-бандитскими письмами, в которых добавлялись только череп и скрещенные кости. Вышел в свет “Архипелаг” — и любимый знак бандитов перешёл из анонимных писем на витрину союза художников, а угрозы убить — в телефонную атаку (“приговор приведём в исполнение!”). Эту телефонную атаку на мою семью — двух женщин и четырёх детей, хулигански вели агенты Госбезопасности в две смены — с 8 утра до 12 ночи, кроме суббот и воскресений, когда у них законные выходные.
А визгливая кампания газет направлена, собственно, не на меня: заполняй они бранью хоть целые полосы, они все вместе не испортят мне одного рабочего дня. Газетная кампания направлена против нашего народа, против нашего общества: оглушить, ошеломить, испугом и отвращением откинуть соотечественников от моей книги, затоптать в советских людях знание, если оно прорвётся через глушилки. Сыграть и на низких инстинктах — у Солженицына три автомашины, буржуй! — кто ж и где опровергнет всевластных лгунов, что никаких трёх машин нет и не было, а передвигаюсь двумя ногами да троллейбусом, как не унизится самый последний корреспондент ТАССа. Сыграть и на высоком возмущении: он оскверняет могилы павших в Отечественной войне! Через башни газетной лжи кто ж доберётся, что моя книга — совсем не об этой войне и не о двадцати миллионах наших павших, но о других шестидесяти миллионах, истреблённых войною внутренней за 40 лет, — замученных тайно, замороженных на безлюдьи, выморенных голодом целых республиках?
<…>
Научились люди, уже знают, зачем и когда так избыточно вопят. Притекает ко мне поддержка — в телефонных же звонках, в достигших письмах, записках от названных и неизвестных людей, —
“От уральцев. Всё понимаем. Так держать, браток!
Группа рабочих.”
Пишут одиночные протесты в газеты, предвидя все гибельные последствия для себя. Вот и публично выступили бесстрашные трое молодых — Борис Михайлов, Вадим Борисов, Евгений Барабанов (у каждого — малые дети), ничем не защищённые, кроме правоты. Быть может, раздавят и их и меня, но не раздавят правду, сколько б ещё знаменитых жалких имён ни подцепили к чёрному хороводу».
Из книги Александра Солженицына «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов»:
«Эти героические помощники все названы в “Невидимках”. Итак, в Москву тайно привозились многозначные, многотысячные пачки советских трёпаных денег — и через посредников передавались распорядителю Фонда — им был Алик Гинзбург, до его ареста в начале 1977. (Вот это “посредническое” звено — чаще всего Ева, потом и Боря Михайлов — было остро опасным: советский подданный, “накрытый” в момент, когда взял от иностранца огромную сумму денег и ещё не раздал её, — мгновенно получил бы тяжёлую статью; а у Бори Михайлова пятеро детей…)».
Вечная память!
