casino siteleri
quixproc.com deneme bonusu veren siteler
porno
betticket
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
royalbeto.com betwildw.com aalobet.com trendbet giriş megaparibet.com
en iyi casino siteleri
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler casino siteleri
casibom
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
beylikduzu escort
Z-Library single login
deneme bonusu veren siteler deneme bonusu veren siteler

Семен Виленский. «Позиции у них разные, но лагерная дружба крепкая была»

 Семен Виленский. «Позиции у них разные, но лагерная дружба крепкая была»

 

Семен Виленский

«Позиции у них разные,
но лагерная дружба крепкая была»

(Подготовлено на основе материала:
Виленский С. «Реабилитировали те же, кто губил»: Беседа с человеком, прошедшим
Сухановскую тюрьму, колымские лагеря и издавшим целую библиотеку книг о ГУЛАГе //
Новая газета. 2014. 29 октября. URL: http://www.novayagazeta.ru/apps/gulag/65889.html)

 

 

— Давайте поговорим о знаменитом споре между Варламом Шаламовым и Александром Солженицыным. Шаламов считал, что лагеря растлевают, убивают физически и духовно, а Солженицын полагал, что тюрьма — это великое нравственное испытание. Как бы вы прокомментировали эти две позиции исходя из собственного лагерного опыта?

 

— Я бы сказал, что правы оба. И Солженицын, отстаивая свою точку зрения, мог привести немало убедительных примеров, и не меньше неотразимых фактов в противовес ему мог привести Варлам Тихонович Шаламов. Но здесь, пожалуй, следует согласиться с Солженицыным. Лагерь — не только место выживания в экстремальных ситуациях, но и испытание духовной глубины и человечности.

В лагере я знал людей, на порядок лучше, чем на воле. Второе, что вырабатывает лагерь, — отнюдь не во всех своих обитателях, — это чувство солидарности, очень сильное чувство, иногда превосходящее страх смерти. За примерами далеко ходить не надо. Все лагерные восстания — и в годы войны на Усть-Усте, и широко известные Кенгирское и Норильское восстания после войны — отмечены высокой солидарностью и товариществом людей, от которых, казалось, трудно было бы этого ожидать, учитывая их прошлое.

И я это знаю не только из своего лагерного опыта, но и из проведенных обществом «Возвращение» четырех международных конференций «Сопротивление в ГУЛАГе». Как это ни странно прозвучит, но заключенные послевоенных лагерей, осужденные на 25 лет, имели как бы свою сословную гордость. Так, вольнонаемных, не прошедших сквозь ГУЛАГ, на лагерном жаргоне называли добродушно-уничижительно — «вольняшки». Сопоставьте это с песней «Ванинский порт», ставшей народной: «От качки страдали зэка, обнявшись, как родные братья, нередко у них с языка срывались глухие проклятья». Кстати сказать, эта песня подтверждает утверждение Шаламова, что никаких «зэков» и «зэчек» — как самоназвание или официальное название заключенных — не было. А было «зэка» (з/к). Именно это слово и рифмуется в песне.

Вообще-то шаламовский взгляд на людей, как правило, далеко не оптимистичен. Как у Леонида Андреева, его внимание сосредоточено на мрачных сторонах человеческого бытия. К тому же сама судьба Шаламова столкнула его с весьма мрачной колымской действительностью, которая и стала предметом его художественного исследования. Но если бы этого не произошло и он оставался на воле, тональность его рассказов вряд ли была бы иной.

Откровенно говоря, меня не столько интересовал спор между Солженицыным и Шаламовым, сколько судьба творческого наследия лагерного товарища Шаламова — Георгия Демидова. У Шаламова есть рассказ «Житие инженера Кипреева». Кипреев — это Георгий Демидов. В рассказе говорится о том, как в первый военный год Колыме грозило остаться без электрического освещения. В навигацию на Колыму доставили разные грузы, а о лампочках забыли. Как охранять заключенных?! Как работать? И вот зэка инженер Кипреев предложил начальству организовать цех по восстановлению перегоревших лампочек, при условии, что его за это изобретение освободят. Начальство согласилось, он действительно организовал производство. Он выполнил свое обещание, но в благодарность вместо свободы получил американские ботинки. Он предложил колымским чекистам самим носить американские. И в результате получил 8-летний дополнительный срок за антисоветскую агитацию.

Потом о заключенном Демидове вспомнили как о физике-теоретике, он был учеником Ландау. И его повезли в шарашку. В отличие от героев Солженицына, он сразу заявил, что все забыл: он просто не хотел на них работать. Его снова привезли в лагерь. Шаламов считал, что Демидов погиб, он отзывался о нем как о самом значительном человеке, которого встретил на Колыме. Но Демидов выжил в лагере, мало того, стал настоящим писателем. Они с Шаламовым потом в хрущевские времена встретились в Москве.

Эта встреча закаленных в чудовищных испытаниях людей закончилась яростной полемикой. Шаламов обвинял Демидова в том, что он не умеет писать, «это все розовые сопли — то, что ты пишешь». А Демидов говорил: «Нет, ты не прав, там была жизнь, и у тебя односторонний взгляд на все». В общем, они расстались, рассорились на всю оставшуюся жизнь. Они используют, можно сказать, один и тот же жизненный материал. Действительно, там, где у Шаламова тьма, у Демидо­ва — свет.

 

— Как вы познакомились с Шаламовым?

 

— Я с ним познакомился, когда был составителем магаданского сборника «Ради жизни на земле» в 1963 году, в котором предполагалось издать, наряду с «благополучными» советскими авторами, также и писателей — узников Колымы, я чуть позже расскажу об этом более подробно. В этом мне помогал Илья Эренбург. Он поручил своему секретарю Наталье Столяровой связать меня с освобожденными репрессированными писателями, а также с семьями погибших в тюрьмах и лагерях, посоветовав включить в сборник стихи Бориса Слуцкого. Я позвонил Слуцкому.

Он сказал мне, что он не сидел, на что я ему ответил, что не одни сидельцы будут представлены в этом сборнике. Тогда он спросил: «Вы читали рассказы Шаламова? Без Шаламова этот сборник будет неполным». Дальнейшее было делом техники. Я связался с Варламом через издательство «Советский писатель», поехал к нему домой. Колымчане, мы встретились хорошо, лучше, наверное, нельзя было встретиться. Он мне читал свою поэму «Гомер на Колыме». И все смазала концовка этой встречи.

Шаламов пошел меня провожать до трамвайной остановки. И вот, когда мы ждали трамвая, он спросил меня: «А кто из местных литераторов магаданских будет участвовать в этом сборнике?» Я назвал ему первую попавшуюся фамилию: «Нефедов». Лицо его изменилось, он сказал: «Срать рядом с ним не сяду!» После этого он написал письмо Солженицыну, в котором предупреждал его, что если я обращусь к нему с просьбой дать какие-то материалы для магаданского сборника, то ничего мне не давать, так как он никак мою идею не может приветствовать, потому что я решил собрать под одним переплетом «чистых» и «нечистых».

Откуда я знаю об этом письме? Мне помогал готовить этот сборник Лев Копелев. По моей просьбе он съездил в Рязань к Солженицыну — предложить ему дать для сборника какой-нибудь рассказ.

Солженицын вышел в свет благодаря Копелеву, иначе об этом учителе вряд ли бы кто-то узнал. Позиции у них разные, но лагерная дружба крепкая была. И Солженицын показал ему письмо Шаламова…

Потом Шаламов мне прислал книгу своих стихов с новогодним поздравлением — перед тем как его положили в больницу…

 

Фото Анны Артемьевой