casino siteleri
quixproc.com deneme bonusu veren siteler
porno
betticket
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
royalbeto.com betwildw.com aalobet.com trendbet giriş megaparibet.com
en iyi casino siteleri
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler casino siteleri
casibom
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
beylikduzu escort
Z-Library single login
deneme bonusu veren siteler deneme bonusu veren siteler

Борис Парамонов, Александр Генис. Переворот Солженицына

 Борис Парамонов, Александр Генис. Переворот Солженицына

 

Борис Парамонов
Александр Генис

Переворот Солженицына

(Радио Свобода. 2017. 31 июля. URL: https://www.svoboda.org/a/28650241.html)

 

Александр Генис: В преддверии большого юбилея Александра Солженицына, столетие которого мир будет отмечать в следующем году, АЧ пока отметит более скромную дату: 55 лет «Ивану Денисовичу», книги изменившей судьбу не только русской литературы, но и Советского Союза.

Сейчас, когда в Москве собираются открыть памятник увенчанному путинскими наградами писателю, в самый раз вспомнить о том, как вся эта беспримерная эпопея начиналась. Об этом мы беседуем с Борисом Михайловичем Парамоновым в рамках его авторской рубрики «История чтения».

 

Борис Парамонов: Да, как подумать чуть ли не целая жизнь прошла, 55 лет с того времени, когда в 11-м номере журнала Новый мир за 1962 год появилось это сочинение Солженицына — и сразу же, и навсегда изменила советский литературный пейзаж. Можно даже сказать — покончило с советской литературой, с пресловутым социалистическим реализмом, то есть с мифологизацией жизни в заранее заданных эстетических конструкциях. Литература сразу стала реалистической, вернулась к реализму. После «Одного дня Ивана Денисовича» нельзя уже было, просто неприлично стало писать в советском каноне, с его главным конфликтом — борьба хорошего с лучшим. В литературу возвратились настоящие, реальные конфликты.

 

Александр Генис: Не уверен, что все так просто. Повесть Солженицына была новой по теме, но не по стилю, как это случилось с его гениальным и новаторским эпосом «Архипелаг ГУЛАГ». И это значит, что явление «Ивана Денисовича» в тогдашнюю литературу было более сложным процессом. Да и как отнестись к вашей категорической формуле? Нужно ли это понимать в том смысле, что вся тогдашняя литература вышла на уровень «Ивана Денисовича»?

 

Борис Парамонов: Конечно, нет, уровень Солженицына в этой вещи был необыкновенно высок, и нельзя, не может быть такого положения, чтобы литература, любая литература выравнивалась по высшим образцам. И вы не правы — речь тут идет не об эстетике, а о чем-то другом: именно о том, что невозможна стала литература лживая, конструирующая описываемую жизнь по лекалам соцреализма. То есть опять же: не то чтобы такая литература исчезла, но ее просто перестали воспринимать, она утратила прежде всего не эстетический, а нравственный кредит. Прямого существования она не потеряла, продолжал выходить, к примеру, журнал «Октябрь» под руководством оголтелого сталиниста Кочетова, но кто его читал? Ведь специфика советского литературного процесса в том еще состояла, что могли существовать книги и писатели без читателей, никакого рыночного спроса не было в условиях идеологической монополии.

 

Александр Генис: Не скажите, Борис Михайлович, был спрос и на такие сочинения, какой-нибудь «Вечный зов» тоже делался бестселлером.

 

Борис Парамонов: Да, но этим авторам приходилось тужиться и всё-таки что-то завлекательное придумывать, какую-нибудь колхозную любовь или детективную интригу. Штирлиц именно тогда пошел. То есть рынок, требования рынка и тогда существовали имплицитно. Сейчас, в постсоветскую эпоху это очень хорошо видно: Солженицына нет, но Донцова и Маринина всячески преуспевают. Это феномен масскульта, коммерческой литературы, и с этим ничего не поделаешь.

Но вот явление Солженицына тем как раз интересно, что его «Иван Денисович» был сразу же и высокохудожественным и всячески правдивым сочинением. Ему не потребовалось придумывать специально завлекающие сюжетные трюки.

 

Александр Генис: То есть нельзя говорить, что мировой успех Солженицына, этой его вещи объясняется только темой его сочинения? Советский лагерь сталинских времен — вот и сенсация.

 


 

Первое книжное издание

 

Борис Парамонов: Ни в коем случае! «Один день Ивана Денисовича» — выдающееся художественное произведение. Это вещь тотально организованная, в ней нет ни одного лишнего или не работающего слова. Стопроцентная организованность текста. Так пишут стихи, это поэтический принцип. Ведь стихи — хорошие, стихи, разумеется, настоящие стихи — они ведь о чем? Да ни о чем. Они только о себе говорят. Герой стихотворения — само стихотворение. Если в стихах перевешивает тема — значит это плохие стихи.

И если искать параллели «Ивану Денисовичу» в русской литературе, во всем ее составе, то первым делом приходит на ум «Горе от ума»: тоже пример тотального художественного построения. Текст, разошедшийся на пословицы, текст, в котором нет ни одного неработающего слова.

 

Александр Генис: Борис Михайлович, тут вам возразить можно, сам Солженицын мог бы возразить. Известно, что он еще до того, как войти в литературу, написал для себя, отнюдь не для печати, разбор «Горя от ума», и очень критический, негативный, прямо сказать.

 

Борис Парамонов: Да, он, например, возмущался образом Скалозуба: ведь это защитник отечества, вполне возможный герой 1812 го года. То есть он обвинил Грибоедова в создании неправильной картины русской жизни. Я не думаю, что Солженицын остался равнодушен к художественным достоинствам знаменитой пьесы, они неоспоримы. Но это значит, что главный критерий оценки для него — правда жизни, а не имманентные художественные достоинства произведения искусства.

 

Александр Генис: Значит, этой темы, этого тематического поворота нельзя избежать, говоря о Солженицыне.

 

Борис Парамонов: Совершенно согласен. Прежде всего согласен с тем, что сам Солженицын так думал, более того — как бы неразличимо отождествлял художественность с правдой, с простой фактической правдой — и готов был в своих оценках исходить из этого тождества. Но тут ведь дело даже не в Солженицыне, а во всей советской литературной ситуации, которая строилась на замалчивании этой простой фактической правды. И вот тут происходил некий перехлест, когда эту самую правду факта выдавали за первый признак художественности. Искусство — это, конечно, правда, но не эмпирическая, а скорее метафизическая. Пикассо сказал: искусство — это ложь, которая правдивее правды. Но то — Пикассо, Франция, в которой не было цензуры. Нужно делать поправку на эту советскую специфику.

И вот давайте вспомним другие художественные сочинения Солженицына. Ни одно из них — кроме разве что «Матренина двора» — не идет в сравнение с «Одним днем Ивана Денисовича». А ведь тоже правда — и про шарашку, и про раковый корпус. Да и вообще хорошие книги, но ведь «Иван Денисович» лучше, кто будет спорить. Вообще это трудный случай для писателя — когда первая его вещь оказывается совершенной. Лучше не получается, если сразу же достиг совершенства.

 

Александр Генис: Но ведь нельзя сказать, что «Иван Денисович» — первая вещь Солженицына, она напечаталась первой, но писал он и раньше, и другое, «В круге первом» уже писалась.

 

Борис Парамонов: Да, но так и получилось, что ничего лучшего он не написал. И вот что еще, вот какая деталь очень важна в разговоре о правде и художественности. Сам Солженицын написал, как он однажды решил сделать перепечатку «Ивана Денисовича» в ослабленном, так сказать, варианте, как бы в надежде куда-то с этим вариантом пойти. И вот он вдруг увидел, что вещь, освобожденная от, так сказать, правды-матки, делается лучше. То есть он сам прекрасно понимает, что художественное воздействие не прямо пропорционально количеству фактической правды. Что просто разоблачая ужасы коммунизма художественной литературы еще не создаешь.

 

Александр Генис: Ну, тут сразу тот же «Архипелаг ГУЛАГ» вспоминается: это вот куда поставить? Как в этом случае решать вопрос о соотношении правды и художества?

 

Борис Парамонов: Конечно, Архипелаг — громадное дело, выходящее за пределы какой-либо эстетики, хоть реалистической, хоть авангардистской. Но я тут бы вспомнил знаменитые слова Теодора Адорно: возможно ли писать стихи после Освенцима? Что и говорить, нелегкий вопрос. Я на него отвечаю так: возможно, если это будут стихи о самом Освенциме. Вот это и есть «Архипелаг ГУЛАГ».