casino siteleri
quixproc.com deneme bonusu veren siteler
porno
betticket
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
royalbeto.com betwildw.com aalobet.com trendbet giriş megaparibet.com
en iyi casino siteleri
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler casino siteleri
casibom
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
beylikduzu escort
Z-Library single login
deneme bonusu veren siteler deneme bonusu veren siteler

Коваль В. Новый мир в чертежной кальке

 Коваль В. Новый мир в чертежной кальке

 

Виктор Коваль

Новый мир в чертежной кальке

Как и зачем читали Ивана Денисовича
(LENTA.RU. 2017. 4 мая. URL: https://lenta.ru/columns/2017/05/04/koval1/)

 


 

Комиссия по монументальному искусству при Мосгордуме одобрила появление в столице памятника Александру Солженицыну на улице его имени. А в обществе «Мемориал» состоялся круглый стол на тему «Старая квартира». Я тоже кое-что рассказал о своей старой квартире и, кстати, о Солженицыне.

«Уходя на тот свет, не забудь выключить этот!» — когда-то я сочинил этот афоризм, пародируя надписи, висящие в наших коммуналках, вроде: «Уходя, выключай свет!» Или: «Стучи!» (звонок не работает) и «Не стучи!» (ведрами).

Наш коммунальный быт на Неглинке был таким же, как и прочий московский: все соседи жили в ущерб друг другу, но — в духе взаимовыручки. При этом: жгли в уборной газетку для оздоровления воздуха, деньги и облигации хранили в ящиках с бельем, а в качестве фена использовали духовку — засовывали туда голову с накрученными бигудями.

Конечно, самым тесным и поэтому конфликтным местом коммуналки была кухня. Мне казалось, что «кухня — это заведенье для взаимного съеденья», особенно во время предпраздничной готовки, где главным продуктом были скандалы, а не пироги. После готовки я приглашался в комнаты Татьяны Филипповны и Ольги Дмитны. Там я получал тарелки с пирогами для передачи моей бабушке, которая с ними не разговаривала, и они с ней — так же. А бабушка в ответ, молча же, передавала им свои пироги — через меня же. Потом они напоминали друг другу про тарелки, что тарелки «не к спеху», и их разговор возобновлялся.

Мне нравился этот обычай — одаривать друг друга пирогами после готовки: таким трогательным образом коммунальная этика охраняла свою систему от распада.

Мне всегда вменялось в обязанность выносить ведра с мусором — по черному ходу, вниз, в подворотню, к ящикам «для отходов». Там я стучал ведрами о край ящика — по возможности тихо, но подворотня разносила этот стук на весь переулок. Третий Неглинный. Не забуду и звуки разнообразно закрываемых соседских дверей. Даже во сне я узнавал, чья именно дверь сейчас закрылась.

Говорят, в каждой коммуналке жил свой зэк и свой мент. В нашей зэком был Владимир Миронович, дважды сидевший «за спекуляцию». Тогда по разным экономическим статьям могла быть «привлечена» и вся наша квартира. Моя мама, например, подрабатывала тем, что втайне от фининспекции шила на заказ дамские платья, что запрещалось «как подрыв советской экономики и власти». Конечно, соседи могли бы настучать на маму, но и они подрывали. У Татьяны даже был манекен — женский торс на роскошной подставке в стиле модерн. Татьяна его прятала за ширмой.

А милиционером у нас был Николай Васильевич, муж Татьяны Филипповны, майор МУРа на пенсии. Впервые о легендарной банде «Черная кошка» я услышал именно от Николая Васильевича — и о том, как долго он ее выслеживал и никак не мог поймать, и о том, что их, «кошек», было несколько, и одна орудует до сих пор. «Эх, Витя, все в нашей работе держится на стукачах!» — печально говорил дядя Коля.

Припоминаю, как в комнате Владимира Мироновича мы слушали «Голос Америки» — точнее, его глушение: бу-бу-бу! Ходил Мироныч в отглаженных (в прачечной) сорочках и дорогих костюмах. Но кофе заваривал в мятой алюминиевой кружке — тюремной, в которой он когда-то заваривал чифирь. Соседки жаловались, что Мироныч сует свои грязные пальцы в их чистую соль и подворовывает: у кого — картофелину, у кого — морковку и лук. Схваченный за руку, нимало не смущаясь, Мироныч говорил, что он всего лишь одалживался — по-соседски.

Мне он также говорил: «Это твой соседский долг!» — когда я отволакивал его в уборную и там держал на толчке, чтобы он не грохнулся. «Соседский долг и гражданский!» — шутил Мироныч из последних сил.

В нашей комнате стоял «Рубин» — телевизор получше, чем мелкий КВН с линзой. Поэтому наша комната, бывало, становилась общим просмотровым залом. И однажды — избой-читальней. Читали «Один день Ивана Денисовича» Солженицына.

Некоторые думали, что повесть так и называется: «Один день Ивана Денисовича Солженицына». Потому что никто такого писателя не знал.

Ничего особенного в этой повести не было. Было подробное описание одного рабочего дня одного рабочего (разнорабочего) за номером «Щ 854». Номер был пришит к шапке, телогрейке и к бушлату Ивана Денисовича.

Помню этот номер «Нового мира», обернутый в чертежную кальку, — его принес папа со службы, всего лишь на одни сутки. Читали вслух, сменяя друг друга, вечером и ночью: папа, мама, я, соседи — Алла, Наташа, Ольга Дмитриевна. Слушали: старенькие сестры Татьяна и Анна Вячеславовна, Мироныч, некогда сидевший; заходил и бывший майор МУРа дядя Коля, присаживался. Не слушала Татьяна Филипповна и бабушка (болели). И младшая сестренка Аня (ей четыре) спала.

Вспоминается: «…Цезарь, каптерка, кавторанг…» и еще: «…ноги в рукав телогрейки, сверху бушлат, спим».

Конечно, можно сказать, что эта повесть была спущена к нам сверху — по указке Хрущева. Но что могла сделать одна его указка без нашего личного желания? Никто ведь не заставлял нас читать до утра этот нелегкий и не вполне увлекательный текст о тяготах и простых радостях принудительного труда.

Сейчас, с точки зрения прошедших лет, мне кажется, что в нашем коллективном чтении помимо просветительского смысла присутствовал еще какой-то другой смысл, неочевидный. Какой? Очистительный? Покаянный? Медитативный? Знаю точно, что само по себе коллективное чтение возвращало нас к традициям XIX века — семейных чтений в дворянских усадьбах, как у Аксаковых.

Уникальный случай в истории нашей коммуналки.

Засыпающий чтец передавал повесть «свежему». Главное, думали мы, дочитать повесть до последней странички, изо всех сил довести дело до конца. Ничего, потом выспимся.