casino siteleri
quixproc.com deneme bonusu veren siteler
porno
betticket
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
royalbeto.com betwildw.com aalobet.com trendbet giriş megaparibet.com
en iyi casino siteleri
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler casino siteleri
casibom
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
beylikduzu escort
Z-Library single login
deneme bonusu veren siteler deneme bonusu veren siteler

Максим Соколов. Русское литературное собаководство

 Максим Соколов. Русское литературное собаководство

Максим Соколов

Русское литературное собаководство

(Известия. 2003. 19 июня. № 105. С. 2)

 

С именем А.И. Солженицына, наряду с навсегда обеспеченным ему местом в отечественной и мировой истории, с Нобелевской премией по литературе, с цековским прозвищем «литературный власовец» etc, связан еще и один странный литературно-критический обычай. Разбирая жизнь и творчество писателя, критики любят именовать его не по фамилии и даже не по имени-отчеству, а именуют его краткой кличкой Солж, причем кличут его так отнюдь не давние и близкие приятели (каковых у восьмидесятипятилетнего человека в силу грустных естественных причин уже и не бывает), а вполне молодые литераторы, ни в какой идейной и человеческой близости с А.И. Солженицыным не замеченные и даже лично с ним не знакомые.

Бывают, конечно, житейские ситуации, когда краткость имени полезна и даже необходима. Фамилия «Солженицын» состоит из целых четырех слогов, а собачья кличка Солж произносится на одном выдохе. Для собаковода такая редукция естественна и разумна. Никто не называет кобеля Либертарианцем или Эмпириокритиком, потому что команда «Либертарианец, ко мне!» неудобна хозяину для произнесения, а кобелю — для понимания. Но А.И. Солженицын — не кобель, критики не выгуливают его в сквере, и это лишает собаководческую фонетику должного основания.

Кроме собачьих, бывают и клички дружеские (Кюхля вместо Кюхельбекера, Вовчик и Гера вместо Владимира и Георгия), но сфера их употребления — устное общение в интимном дружеском кругу. Кроме того, что Солженицын с давних времен слывет нелюдимом, совсем не склонным к живому устному общению, мы-то ведем речь о письменной критике, где приятельское амикошонство неуместно в любом случае. Не проходит даже и последний, богемный вариант типа Хэм вместо Хемингуэй или Паук вместо Егора Летова, каковое прозвище волен употреблять даже и человек, лично не знакомый с обладателями богемных кличек. Однако носитель такого имени должен быть богемным героем, А.И. Солженицын же недостаточно похож ни на публичного гаера, ни на удалого бонвивана.

Хватало бы и этой несообразности, тем более в сочетании с возрастом писателя. Безотносительно к тому, нравятся ли нашим литераторам его книги, его мысли и его общественная позиция, достаточно дика сама картина того, как восьмидесятипятилетнего старика именует собачьей кличкой молокосос, годящийся ему во внуки, а то и в правнуки.

Однако же наше недоумение усугубляется тем, что Солженицын — один такой. Прочие русские классики и современники не удостоены такого амикошонства, хотя гораздо удобнее писать в критических статьях «Дуст» вместо длинного «Достоевский», да и словообразовательная мощь русского языка вполне достаточна для собаководческого преобразования имен Пелевина, Сорокина, Акунина-Чхартишвили etc. Но тут критический народ безмолвствует.

В итоге трудно отделаться от мысли, что есть некая связь между уникальным, как показано выше, обхамлением имени Солженицына и личностной, а также творческой уникальностью писателя. Нравится это кому или не нравится, но Солженицын — единственный ныне живущий русский классик. А также муж судьбы, властно вписавший свое имя в русскую историю. «Иван Денисович», «Архипелаг», изгнание, не оставлявшая его вера в то, что ему доведется вернуться в Россию (в 1985 году, когда это было сказано, кто бы поверил?), и наконец-то свершившееся «Часы коммунизма свое отбили». Конечно, кроме Солженицына, есть и почившие классики, и мужи судьбы, но велико ли удовольствие быть другом-свиньей, когда имеешь дело с великим покойником? Самый смелый критик не может не осознавать, что мертвые сраму не имут. Амикошонствовать же с простыми производителями belles-lettres, пусть хоть сто раз модными — тем более никакого интереса. Образ модного писателя ныне таков, что никакой друг-свинья его дополнительно не унизит.

Спору нет, выражения «вермонтский пророк» и «Великий Писатель Земли Русской (ВПЗР)» не сегодня исполнились едкой иронии, ибо в земле русской Солженицын — не первый великий писатель, стремившийся пасти народы, от какового стремления уже не раз выходило более конфуза, нежели пользы. Но, к несчастью, выяснилось, что жить совсем без великих и совсем без пророков (при всех опасных соблазнах, их на пророческом пути подстерегающих) как-то совсем скучно и пусто. Собаководческое обращение с последним русским классиком — «как ненавистны такие люди, как хочется поскорее от них избавиться» — показывает реальную цену всех дежурных заклинаний о так недостающих нам традициях и духовном преемстве.