casino siteleri
quixproc.com deneme bonusu veren siteler
porno
betticket
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
royalbeto.com betwildw.com aalobet.com trendbet giriş megaparibet.com
en iyi casino siteleri
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler casino siteleri
casibom
deneme bonusu veren siteler
deneme bonusu veren siteler
beylikduzu escort
Z-Library single login
deneme bonusu veren siteler deneme bonusu veren siteler

Сергей Бочаров: in memoriam

 Сергей Бочаров: in memoriam

 

Сергей Бочаров: in memoriam

(Гильдия словесников. 2017. 7 марта.
URL: https://slovesnik.org/novosti/sergej-bocharov-in-memoriam.html)

 

 

 

6 марта умер один из выдающихся филологов современности — Сергей Георгиевич Бочаров. На его статьях и книгах росли целые поколения исследователей литературы, преподавателей, учителей-словесников. О Сергее Георгиевиче и его работах благодарно вспоминают друзья, читатели, коллеги по цеху.

 

В кратких словах описать вклад Сергея Георгиевича Бочарова в русское литературоведение трудно. Однажды мы попытались это сделать — десять лет назад, в 2007 году жюри солженицынской премии остановило свой выбор на С.Г. Бочарове и предложило такое обоснование: «За филологическое совершенство и артистизм в исследовании путей русской литературы; за отстаивание в научной прозе понимания слова как ключевой человеческой ценности».

С.Г. Бочаров настаивал, что филологическое исследование должно быть «продолжением самой литературы, необходимым ей для самопонимания». А сама филология — «служба понимания», по слову Аверинцева, — призвана служить пониманию не только литературного текста, но и шире — смыслов, присущих бытию.

Н.Д. Солженицына, президент Фонда А. Солженицына

 

На наших глазах уходит поколение великих филологов. Юрий Николаевич Чумаков. Инна Львовна Альми. Владимир Маркович Маркович. Валентин Евгеньевич Хализев. Александр Сергеевич Янушкевич. И теперь вот — Сергей Георгиевич Бочаров.

Мне все представляются какие-то чтения — как болдинские, может быть, из семидесятых, какой-то мир, в котором все они встретятся, и обнимутся с ушедшими раньше, и будут говорить, продолжая разговоры, когда-то начатые здесь. И, конечно, там будет и мой покойный учитель, Всеволод Алексеевич Грехнев, от которого я когда-то впервые услышала о книгах Бочарова. Самого Сергея Георгиевича я видела единственный раз — на конференции по Боратынскому в ИМЛИ в 2000. А книги стоят на полках, лежат на столе. «О художественных мирах» — зачитанная, с массой пометок. Буду перечитывать завтра — впереди лекция по Платонову. «Сюжеты русской литературы» — да ведь, как раз рекомендовала студентам к семинару о Гоголе. И о «Войне и мире». И «Поэтика Пушкина». И пушкинская биография, написанная им с Ириной Сурат, — книга, удивительная по емкости и точности слова.

Что поражало всегда в книгах Бочарова — глубина. Кажется, что глубже уже нельзя, ан нет, можно. И еще точнее. И еще яснее. В ту сложность, которую языком литературоведения уже и не выразить, но где оно само становится литературой.

Какое счастье, что мы застали людей этого поколения, этой глубины мысли, этой серьезности отношения к делу. И какая беда — их уход.

М.М. Гельфонд, кандидат филологических наук,
НИУ ВШЭ, Нижний Новгород

 

Умер Сергей Георгиевич Бочаров — один из столпов современного литературоведения, ученый, научные труды которого мы читаем с наслаждением, и очень красивый человек. И это горе.

Я не знаю, у кого еще точная, честная и сложная мысль была выражена так поэтически сильно. Очень верной кажется формулировка жюри литературной премии Александра Солженицына — «за филологическое совершенство и артистизм в исследовании путей русской литературы; за отстаивание в научной прозе понимания слова как ключевой человеческой ценности». И еще — за литературоведческими размышлениями всегда ощущаются человеческая глубина и твердость этических оснований.

Одно личное воспоминание. Дочка Сергея Георгиевича Аня училась в моем гуманитарном классе, и он пришел на школьный спектакль по «Доходному месту» Островского. Когда мальчик, игравший Жадова, произнес как-то очень просто: «Всегда, Полина, во все времена были люди, они и теперь есть, которые идут наперекор устаревшим общественным привычкам и условиям. Не по капризу, не по своей воле, нет, а потому, что правила, которые они знают, лучше, честнее…», — Сергей Георгиевич заплакал.

Н.А. Шапиро, учитель литературы,
школа № 57, Москва

 

Умер Сергей Георгиевич Бочаров (1929–2017)

Спрашиваю себя, как поймать тот момент, когда слово Сергея Георгиевича Бочарова (позже называли: СГБ или СГ) стало узнаваемым — ни с кем не спутаешь — и навсегда заняло в твоем личном опыте прочное место? «Война и мир». Так и говорили: «Война и мир» Бочарова. Эту книжицу о толстовском романе принес нам, девятиклассникам, наш учитель Юлий Анатольевич Халфин, кстати, ровесник СГБ. Он и говорил: «Не встречал о Толстом написанного столь точно, как в этом компактном исследовании. Для такого нужно большое искусство». И мы как-то сразу согласились. Перед нами мастер. А дальше — так сложилось — я многое «измеряла» по Бочарову, сверялась с ним. Сейчас перечитываю эту давнюю монографию. Какое острое филологическое зрение и проникновенное художническое чутье надо иметь, чтобы вот так сразу найти болевую точку и войти в текст. Мы помним: Николай возвращается домой к своим после крупного проигрыша Долохову. СГБ подробно объясняет эту сцену. С нее и начинается погружение в многослойный толстовский мир. Вслушаемся: «Тогда он (Николай — Е.П.) был, как обычно, в своей атмосфере, среди близких людей, теперь он от них отделен случившейся с ним бедой и сквозь эту беду воспринимает привычную обстановку». Теперь понимаю, как безошибочно Бочаров угадал нервный узел Толстого — тот переломный момент, когда событие, радость или беда, потеря близких раскалывают привычный обиход, порядок вещей и возникает новое состояние, другое зрение. Разломы эпох, биографий и в дальнейшем станет одной и магистральных тем СГБ, обдумываемых на протяжении всей жизни.

Наверное, нужно какое-то особое природное устройство, чтобы сквозь слои текста увидеть слово, его прорастание в смысловой ткани, выпукло показать тайну оформления словесного материала. Недаром, одну из давних работ о Гоголе (Бочаров С.Г. О стиле Гоголя // Типология стилевого развития нового времени. М., 1976.) СГ начинает с напоминания о розановском прочтении: «Страницы как страницы, — писал Розанов. — Только как-то словечки поставлены особенно. Как они поставлены, секрет этого знал один Гоголь. "Словечки" у него тоже были какие-то бессмертные духи, как-то умело каждое словечко своё нужное сказать, своё нужное дело сделать. И как он залезет под череп читателя — никакими стальными щипцами словечка этого оттуда не вытащишь».

Думаю, это и к бочаровскому слогу очень подходит. «Словечки» чуял. Умел поймать, услышать, сказать так, что забиралось навсегда под череп и потом оставалось на всю жизнь. Насколько ценны его замечания «по поводу» и «в связи»! Как хороши блистательные рассуждения на полях пушкинских штудий Юрия Николаевича Чумакова. «В семантическом фараоне текста» (Знамя. 2011. № 9) завораживает проницательным «колдовством» над «Пиковой дамой», продолжающим наблюдения немецкого литературоведа Вольфа Шмида. Сквозь это филологическое «гадание», в этом переборе цитат, реплик предшественников, думавших немало над «Пиковой дамой», открываются наброски новых исследований.

У него была особая память и редкий дар слова — письменного и устного. По-детски свежего, неожиданного. СГБ был очень непосредственным. И потрясающе умел смешить и смеяться. Ходили легенды о посиделках с А.П. Чудаковым и Ю.Н. Чумаковым, многолетних друзьях и собеседниках, об их общем пристрастии к футболу.

Когда в 2009 году не стало Анны Ивановны Журавлевой, к ее последней книге (Журавлева А.И. Кое-что из былого и дум. М., 2013), которую она не дождалась, мы попросили написать предисловие именно СГБ. В этом коротком вступлении сказалось так много и емко… И не только в словах, но и в ритме, особом бочаровском узнаваемом почерке и подходе к делу, интонации, одновременно итожащей и напутственной: «Это книга за целую жизнь…». И дальше спустя несколько фрагментов-ступеней, словно бы не торопясь, но очень сжато и крупно обозначил весь завершенный путь : «Это книга за жизнь, и читать ее надо, не пропуская звеньев…».

Мне кажется, он в каждой своей частной или крупной работе — будь то Гоголь, Пушкин, Сервантес, Достоевский, сюжеты мировой литературы, вел нас по расщелинам стилей, прочерчивая живой и захватывающий рисунок судеб.

Любопытна «исповедно-завещательная библиография» СГБ, составленная в том порядке, в каком возникали и действовали важные для него книги (начиная с детства). Последний тридцатый номер в «заветном» книжном списке — Bernanos. «Journal d'un cure de campagne» (Бернанос. «Дневник сельского священника»). Вспоминая СГБ, я перечитала «Дневник…», в который раз посмотрела фильм Робера Брессона, снятый по этой книге. И снова вернулось зримое переживание: уходящее время просвечивает в самых обыденных предметах, в самой плоти бытия. И речь идет не о догматах, а о внутреннем опыте соприкосновения с невидимой реальностью. Я это всегда чувствовала в самом СГБ, в его мысли, облике.

Е.Н. Пенская, доктор филологических наук,
НИУ ВШЭ, Москва